© Katrin

За тёмной оградой гор шумел и суетился целый мир, но Монике ночь казалась безлюдной, такой же нежилой, как опустевшие покои холодного мёртвого сердца. Дрожа всем телом, она ещё глубже вжалась в сиденье "Лотоса". По обеим сторонам шоссе плотными рядами бежали вверх по склонам вечнозеленые растения, изредка расступаясь, чтобы освободить место торчавшим в разных местах кленам и березам с сорванными зимними ветрами листьями, протягивавшим к небу свои искореженные черные ветви. Но ни огромный лес, ни мощные скалы, за которые он цеплялся, ничуть не умаляли пустоты этой ужасной мартовской ночи. Когда "Лотос" спускался вниз по петлявшему асфальтовому шоссе, деревья и каменные выступы, проплывавшие мимо, казались бестелесными, словно сотканными из сновидений. Гонимый свирепым ветром, вихрем вертелся в снопах света фар мелкий сухой снег. Пустота была в самой Монике, а не в мире. Ночь, как всегда, была до краев наполнена хаосом созидания. Пустой оставалась только её душа. Она взглянула на Джона. Сгорбившись, он сидел за рулем, немного подавшись вперед, не отрывая глаз от дороги, и казалось, что его застывшее и непроницаемое лицо ничего не выражало. Но Моника знала, что это не так. Джона, великолепно управляющего машиной, не пугали трудности дороги. Его мысли, как и ее, были всецело заняты очередным делом, с которого они возвращались. Смерть семилетнего сына тяжелым грузом лежала на плечах Джона. Она душила всякое проявление жизнерадостности, отравляла смех, вселяла мрак в его душу. Люка не было уже почти столько, сколько он прожил на свете, но его смерть и поныне висела над головой Джона и давила своей массой, словно огромная, низко плывущая в небе луна.

Прищурившись, глядя сквозь почти сплошь залепленное снегом лобовое стекло поверх обледенелых, судорожно дергающихся дворников, Джон едва приметно вздохнул. Переведя взгляд на Монику, он улыбнулся ей. Улыбка получилась бледная, не улыбка, а призрак улыбки, без тени оживления, усталая и грустная. Казалось, он хотел что-то сказать, но передумал и дорога снова приковала его внимание. Три ряда шоссе - один правый, по которому они спускались, и два левых, бежавших навстречу, вверх, - были едва заметны под крутящейся снежной пеленой. Шоссе, сбегая к концу уклона, ненадолго распрямлялось, затем плавно переходило в широкий поворот с ограниченной видимостью. Пока они проезжали этот поворот, пейзаж, окружавший их, несколько изменился: шоссе резко пошло вверх, и за перевалом открылось черное зияющее ущелье. От него шоссе отделяло лишь выкрашенное в белый цвет дорожное ограждение, едва различимое в сплошном снежном мареве. Почти на выезде из поворота Монику вдруг охватило предчувствие надвигающейся беды. "Джон..." - прошептала она. Видимо, он тоже почувствовал что-то неладное, так как не успела ещё Моника открыть рот, как он мягко надавил на педаль тормоза и чуть сбавил скорость. В конце поворота уже ясно просматривался прямой участок пути, а на нем, под углом, перегородив сразу два ряда шоссе на расстоянии примерно в пятьдесят или шестьдесят метров от них, застыл грузовик-цистерна. Моника хотела крикнуть "О Боже !", но слова застряли у нее в горле.

Когда шофер доставлял свой груз, он, очевидно, был захвачен в пути снежным бураном, который начался недавно, но на пол дня раньше, чем предсказывали синоптики. Колеса огромного грузовика беспомощно скользили на обледенелом асфальте, в то время как шофер безуспешно пытался выровнять машину и продолжить свой путь. Выругавшись про себя, но внешне оставаясь совершенно спокойным, Джон чуть сильнее нажал на педаль тормоза. Он не посмел резко вдавить ее в пол, опасаясь, что на скользкой дороге "Лотос" может круто занести. Когда свет приближающихся фар ударил по кабине, водитель грузовика глянул в их сторону через боковое стекло. В разделявшем их быстро сокращавшемся промежутке, наполненном ночью и снегом, Моника увидела только бледный овал и два обуглившихся отверстия, где должны были быть глаза, - лицо призрака, словно за рулем грузовика сидел злой дух. Или сама Смерть. Джон попытался вывернуть на крайний левый из двух бежавших в гору рядов шоссе, остававшийся свободным. Моника боялась, что, невидимые из-за грузовика, навстречу им могли ехать другие машины. Даже на небольшой скорости, если они лоб в лоб врежутся в одну из них, им несдобровать.

Несмотря на все усилия Джона, "Лотос" потерял управление. Заднюю часть машины занесло влево, и Моника увидела, что они проносятся мимо буксующего на месте грузовика. Плавное, скользящее, неконтролируемое движение было подобно цепочке призрачных видений в ночном кошмаре. Судорога свела ей живот, и, хотя ее удерживал ремень безопасности, она, приготовившись к худшему, инстинктивно прижала правую руку к двери, а левой уперлась в крышку бардачка. "Держись !" - крикнул Джон, поворачивая руль в сторону заноса, все еще надеясь удержать машину под контролем. Но скольжение перешло в головокружительное вращение, и "Лотос", словно карусель, повернулся вокруг своей оси ... затем ещё ... и ещё. Пока в их поле зрения снова не попал грузовик. На какое-то мгновение, когда они, все еще вращаясь и скользя, неслись под гору, Монике показалось, что они заденут его. Впереди них, за грузовиком, она не увидела встречных огней машин: шоссе было свободным. И в этот момент передним бампером "Лотос" задел заднюю часть грузовика. Ночь взорвалась диким скрежетом металла о металл.

От удара "Лотос", словно отнесенный взрывной волной, багажником врезался в дорожное ограждение. Зубы Моники с такой силой щелкнули друг о друга, что острая, как молния, боль пронзила всю нижнюю часть лица и резко отдалась в висках. Одновременно дикая боль пронзила неестественно согнувшееся от неожиданного удара запястье руки, которой она упиралась в бардачок. Ремень безопасности, наискось, от плеча к бедру, пересекавший ее тело, резко натянувшись, с силой сдавил ей грудную клетку. Дыхание перехватило. Машина, ударившись о дорожное ограждение, тотчас отскочила от него, но уже с меньшей скоростью, и поэтому не врезалась в грузовик, а развернулась на триста шестьдесят градусов. В то время как они, не переставая медленно вращаться, скользнули мимо грузовика, Джон попытался снова овладеть машиной, но, судорожно дергаясь то влево, то вправо, руль так этому воспротивился, что Джон вскрикнул от боли, когда тот буквально ожег ему ладони.

Пологий спуск неожиданно оказался почти отвесным и таким гладким, словно отполированный водой желоб, по которому на аттракционах скатываются вниз люди. Если бы могла, Моника бы обязательно закричала. И, хотя ремень безопасности уже давил не так, как раньше, боль, диагональю пронзившая грудь, не давала ей свободно дышать. В голове пронеслось видение: "Лотос", плавно скользя вниз к следующему повороту, не удержавшись на шоссе, пробивает поручни и падает вниз, в пустоту - видение было настолько реальным и ужасным, что она снова часто и быстро задышала. На одном из полуоборотов "Лотос", врезавшись в дорожное ограждение той стороной, где находилось сиденье водителя, и пробив его, по инерции пролетел еще несколько метров, не упав, однако, вниз. Под аккомпанимент скрипа-грохота-скрежета-визга металла в воздух взметнулись миллиарды желтых искр и тотчас смешались с падающим снегом - словно рой летних светлячков случайно принесся сюда, перепутав времена года. Задрожав, машина перестала двигаться и накренилась чуть влево и вперед, зацепившись, очевидно, за какой-то столб. Наступившая тишина была настолько глубокой, что ошеломила Монику. Никогда в жизни она еще не испытывала такого облегчения. И в этот момент машина снова пришла в движение. Ее стало сильно кренить влево. Насквозь проржавевший столб не смог, очевидно, выдержать тяжести машины, или осыпалась земля, в которую он был вкопан. "Прыгай !" - закричал Джон, судорожно шаря руками подле замка ее ремня безопасности. Но не успел он отстегнуть ремень, как "Лотос" скользнул в пропасть.

Несмотря на реальность происходящего, Моника не желала этому верить. Мозг допускал возможность смерти, но сердце упорно противилось самой мысли о ней. В скрежете и грохоте ломающегося дорожного ограждения "Лотос" боком скользнул по обледенелому склону и, когда насыпь стала круче, повернулся. Задыхаясь, с сильно бьющимся сердцем, испытывая невыносимую боль от ремня, врезавшегося в тело всякий раз, как только машина переворачивалась с одного бока на другой, Моника молила Бога, чтобы на их пути встретилось хоть какое-нибудь деревце или скальный выступ - все, что угодно, любое препятствие, которое хоть на какое-то время сможет задержать их падение, но насыпь была зеркально гладкой. Она не знала, сколько раз перевернулась машина, - может быть, всего два раза - потому что понятия верха, низа, правой и левой сторон полностью перемешались и утратили свой первоначальный смысл. Она с такой силой ударилась головой о крышу, что чуть не потеряла сознание. И так до конца не поняла, то ли ее саму подбросило вверх, то ли вдруг осела крыша, но на всякий случай, сжавшись в комок, пригнувшись на сиденье, опасаясь, что в следующий раз крыша осядет еще глубже и раздавит ей голову. Свет фар кромсал ночную тьму, и в просветах, как из разорванных ран, били фонтаны снега. Затем вдребезги разлетелось лобовое стекло, осыпав Монику с головы до ног мельчайшими осколками, и тотчас все погрузилось в непроглядную тьму. Видимо погасли фары, и из темноты вдруг выплыло лицо Джона, освещенное снизу тусклым светом приборов. Машина вновь перевернулась на крышу и в этом положении понеслась в пропасть с грохотом скатывающихся по железному желобу сотен тонн угля.

Со всех сторон обступившая их мгла была словно высечена из монолита, как будто они с Джоном находились не на открытом воздухе, а в полностью закрытом тоннеле увеселительного аттракциона неслись вниз на роликовых санях. Даже обычно отсвечивающий снег стал вдруг совершенно невидимым. Холодные снежинки, врывавшиеся в разбитое стекло, жалили лицо, но Моника не видела их, Хотя они и налипали не ее ресницы. Безуспешно пытаясь унять подступившую панику, она подумала, что осколки лопнувшего стекла засыпали ей глаза и она ослепла. Этого она боялась больше всего. Что может человек, лишившийся зрения, самого надежного из всех чувств ? В то мгновение, когда она полностью осознала эту новую беду и закричала от горя и ужаса, машина вновь перевернулась и встала на колеса. Но удивительно мягко, без резкого толчка, словно опустилась на громадную подушку. "Джон !" - хрипло позвала Моника. Шум их падения в пропасть оглушил ее и наступившая тишина показалась ей зловеще неестественной, и она не знала, то ли действительно оглохла, то ли ей это только казалось. "Джон !" Она взглянула влево, где он должен был находиться, но не увидели ни его, ни вообще чего-нибудь. Она действительно ослепла. "Нет, Господи, только не это !" Голова кружилась. Машина, словно воздушный змей, болталась из стороны в сторону. "Джон ?" Молчание. Головокружение становилось невыносимым. Машина раскачивалась все сильнее. Моника боялась потерять сознание. Ведь если Джон ранен, он наверняка истечет кровью, и она никак не сможет ему помочь.

Она вытянула руку и дотронулась до его обмякшего на водительском сиденье тела. Голова его, склоненная на плечо, была повернута в ее сторону. Она провела рукой по его лицу. Джон даже не пошевелился. Его правая щека и висок были залиты чем-то теплым и липким. Кровь. Из раны на голове. Дрожащими пальцами она дотронулась до его губ и, когда почувствовала его теплое дыхание, чуть не зарыдала от облегчения. Он без сознания, но жив. Тщетно шаря вокруг себя руами, пытаясь найти замок, чтобы отстегнуть ремень безопасности, Моника вдруг услышала звуки, которые поначалу не смогла определить. Мягкие пошлепывания. Причмокивания. Жуткие, лижущие, журчащие. Оцепенев от страха, она пыталась определить источник этих сводящих с ума звуков. Внезапно "Лотос" резко наклонился вперед, и сквозь разбитое лобовое стекло Монику окатило ледяной водой. Она задохнулась от этой неожиданной арктической ванны, пронизавшей ее холодом до мозга костей, и тотчас сообразила, что у нее не было никакого головокружения. Машина действительно была в движении. Плыла по воде. Они упали в реку.

На какое-то время холодный душ парализовал ее, но когда Моника открыла глаза, то поняла, что не ослепла. Разбитые фары "Лотоса" не горели, но зато она разглядела огоньки подсветки приборного щитка. Видимо, потеря зрения была результатом истерии, а не травмы. Много она разглядеть не могла, да и что можно увидеть ночью на дне пропасти ? Осколки тускло поблескивающего стекла обозначили границы разбитого окна машины. За ним маслянистая вода напоминала о себе только волнообразным серебристым мерцанием, отражавшимся от ее журчащей поверхности и придававшим беспорядочно толпившимся в ней ожерельям из ледяных алмазов темно-серебристый оттенок. В кромешной мгле берегов не было бы видно, если бы призрачные снежные одежды, прикрывавшие голые камни, землю и кусты своей матовой белизной, не обозначили их присутствие. "Лотос" двигался по реке: вода, доходя почти до середины капота, затем, как от носа корабля, разделялась на два потока и, журча по обе стороны машины, неслась мимо. течение толкало их вниз. Туда, где их скорее всего подхватят бурные потоки и вынесут на стремнину или пороги, а то и на что-нибудь похлеще. Моника с первого взгляда поняла, какая им грозит опасность, но облегчение, которое она испытала, когда сообразила, что не слепа, настолько выбило её из колеи, что ей было все равно, что видели ее глаза. Лишь бы видели.

Дрожа от холода, она наконец освободилась от своего запутавшегося ремня и снова дотронулась до Джона. В странном отсвете мерцающих приборов его лицо было каким-то мертвенно-бледным: запавшие глаза, восковая кожа, побелевшие губы, из раны на голове медленной струйкой - слава Богу, не хлещет - течет кровь. Она легонько встряхнула его, затем сильнее, не переставая все время окликать напарника по имени. Из машины им теперь не так-то легко будет выбраться - если они вообще смогут это сделать, - пока ее несет по течению, особенно сейчас, когда движение усилилось. Надо быть готовым немедленно покинуть ее, если они вдруг налетят на подводные камни или их прибъет к берегу. Ибо второго такого случая может больше не представиться. Джон никак не желал приходить в себя. Машину снова резко наклонило вперед. Снова ледяная вода окатила Монику с головы до ног. Настолько холодная, что она чуть не задохнулась, а сердце, словно пораженное мощным электрическим разрядом, на мгновение даже перестало биться. "Лотос" тонул. Вода заливала салон и доходила уже до колен Моники. "Джон !" - теперь она кричала и что есть силы трясла его, не обращая внимания на его рану. Вода бурлящим пенным потоком, отражавшим янтарный отсвет приборов горляндами золотых рождественских блесток, уже поднялась до уровня сиденья.

Моника вытащила ноги из воды, встала на колени на сиденье и начала брызгать водой в лицо Джона, отчаянно стараясь привести его в чувство. Но он не просто потерял сознание от удара, а скорее всего находился в глубоком обмороке или коме. Такой же бездонной, как океаническая впадина. Пенясь и кружась водоворотами, вода уже поднялась к нижней кромке рулевого колеса. Ломая ногти, Моника в бешенстве рванула на себя ремень Джона, не обращая внимания на пронзившую ее пальцы боль. "Джон, черт тебя дери !" Вода уже поднялась до середины руля, и "Лотос" почти прекратил свое движение. Он стал слишком тяжелым, и река уже была не в состоянии нести его на себе. Моника не смогла даже сдвинуть Джона с места. Дергая, толкая, хватая и таща, она пыталась высвободить его из ремня, и когда ей наконец это удалось, вода уже поднялась к приборному щитку и была ей по пояс. Джону же, полулежавшему на сиденье, она доходила до подбородка. Температура воды была близка к точке замерзания, и Моника чувствовала, как тепло, словно кровь из разорванной артерии, вытекает из ее тела. И чем больше теплоты-крови из нее вытекало, тем глубже в нее проникал холод и сильнее цепенело тело. И тем не менее она обрадовалась быстро прибывающей воде, так как надеялась, что она поможет ей сдвинуть Джона с места, вытащить его из-за руля и через разбитое лобовое стекло втащить на капот. Так она представляла себе все это в теории. На самом деле Джон оказался гораздо тяжелее, чем раньше, а вода уже поднялась прямо к его губам. "Ну давай, давай же, двигайся," - яростно хрипела Моника.

Высвободив напарника из ремня безопасности, Моника тем не менее никак не могла сдвинуть его с места. То ли оттого, что за что-то зацепилась его одежда, то ли оттого, что застряла в педалях нога. Нос и рот Джона уже скрылись под водой, и не было никакой возможности приподнять ему голову. Она перестала его дергать, надеясь, что нехватка воздуха заставит его наконец прийти в себя и, кашляя, выплевывая воду и отдуваясь, приподняться, а кроме того, у нее просто не осталось больше сил с ним бороться. Жестокий холод лишил ее их. Конечности быстро немели. Дыхание стало таким же холодным, как воздух, которым она дышала, словно внутри нее уже не осталось и искорки тепла. Движение машины полностью прекратилось. Она встала на дно реки, до верха наполненная водой. И только под самой крышей еще оставалось немного воздуха. От ужаса Моника зарыдала. Она пыталась силой воли заставить себя замолчать, но ничего не могла с собой поделать. Странный, просвечивающий сквозь толщу воды свет приборов из янтарного превратился в грязно-желтый.

Темная сторона ее души требовала бросить все, перестать сопротивляться, покинуть этот мир и уйти в другой, более спокойный. Моника услышала спокойный внутренний голос: "Брось противиться. Джон уже давно мертв. Расслабься, сдайся и вскоре вы встретитесь на небесах..." Мягкий, призывный голос гипнотизировал и убаюкивал. Воздуха хватит ненадолго, всего на несколько минут, и, если она тотчас не выберется наружу, она задохнется в машине... "Он мертв, Моника. Вода полностью залила его легкие. Еще немного и он станет кормом для рыб. Уймись, сдайся. К чему все это ?" Открытым ртом она жадно ловила воздух, который вдруг приобрел резкий металлический привкус. Дышала она частыми, короткими вздохами-всхлипами, словно ее легкие неожиданно уменьшились в объеме. Если внутри нее и оставалось какое-то тепло, она уже не ощущала его. От холода свело желудок. "Он мертв, Моника. Джон мертв..." - упрямо шептал внутренний голос. "Нет !" - со злостью прохрипела Моника и, набрав в легкие побольше воздуха, оттолкнулась от приборного щитка и через разбитое окно выбралась на капот.

Теперь она была не только слепой, но и фактически лишенной всех своих чувств. Она не слышала ничего, кроме неистовых ударов собственного сердца. Все остальные звуки глушила река. Заставить ее обонять запахи и говорить мог только страх смерти. Ледяная вода почти напрочь отняла у нее чувство осязания, оставив только небольшую его частичку, и она казалась самой себе бестелесным духом, парящим в невесомости в той среде, которая видимо, наполняет чистилище. Предположив, что глубина реки была не выше крыши машины и что ей не надо будет надолго задерживть дыхание, чтобы успеть добраться до поверхности, Моника сделала еще одну попытку сдвинуть с сиденья Джона. Распластавшись на капоте и одной рукой крепко ухватившись за уплотнитель лобового стекла, чтобы не всплыть самой, ничего не видя в кромешной тьме, она ощупью нашла руль, а затем и полулежавшего за ним напарника. Вдруг Монику обдало жаром, но ненадолго - просто в легких кончился кислород и она стала задыхаться. Ухватившись за куртку Джона, она что было сил дернула его на себя - и, к ее удивлению, он вдруг легко, как поплавок, всплыл наверх, и ничто его не держало. Он было зацепился ногой за руль, но затем двинулся вслед за Моникой, которая, не отпуская его куртки и постепенно освобождая ему место на капоте, отползла назад. Жгучая, пульсирующая боль раздирала ей грудь. Желание во что бы то ни стало вдохнуть воздух стало непреодолимым, но она не поддалась ему. Когда тело напарника было уже вне машины, она обняла его и оттолкнулась ногами от капота. Джон явно наглотался воды, и она, видимо, обнимала труп, но эта жуткая мысль не заставила ее отказаться от задуманного. Если ей удасться вытащить его на берег, она сделает ему искусственное дыхание. И хотя шансов оживить его было мало, по крайней мере оставалась надежда, что она сможет это сделать. А пока теплилась надежда, он не был трупом, он жил.

Моника вынырнула на поверхность, навстречу завыванию ветра, по сравнению с которым ледяная вода вода казалась удивительно теплой. Когда в ее изнемогающие от нехватки кислорода легкие вновь ворвался воздух, у нее чуть не остановилось сердце, и грудь сжалась от невыносимой боли. И вдохнуть второй раз оказалось гораздо труднее, чем в первый. Обеими руками крепко прижав к себе Джона и работая только ногами, она то и дело хватала ртом воду. Кляня все на свете, тут же сплевывала ее. Природа казалась живым существом, огромным свирепым зверем, и ее охватила дикая злоба на реку и снежную бурю, словно обе они сознательно сговорились объединиться и уничтожить ее. Моника пыталась сориентироваться, но в темноте, при завывании ветра и без твердой почвы под ногами это было не так-то просто. Когда она наконец увидела тускло отсвечивающий, плотно укрытый снегом берег, то попыталась, придерживая одной рукой Джона и гребя другой, доплыть до него, но течение было настолько сильным, что, даже будь у нее свободны обе руки, она все равно не смогла бы добраться до берега. Течение тотчас подхватило их обоих и понесло вниз, то окуная с головой в воду, то вновь выталкивая наверх, навстречу ледяному ветру, а подхваченные ранее этим же течением плывущие рядом щепки, ветки и куски льда нещадно колотили их по головам. Неумолимая река все дальше уносила их к тому месту, где неожиданный водопад или целый каскад стремительных порогов служили границей горной части ее русла.

Убрав наконец свой грузовик с дороги на обочину, Билл Купер по служебной рации передал сигнал бедствия. На его вызов откликнулся другой водитель грузовика, у которого, помимо служебной рации, был еще и сотовый телефон. Билл повесил рацию, достал из-под сиденья длинный электрический фонарь на шести батарейках и шагнул в снежную пургу. Пропасть, в которую он всматривался, казалась бездонной. Ее пугающая глубина породила в голове Билла чувство, что он, как в зеркале, видел в ней свое собственное проклятье. Он двинулся через пролом в ограждении, намереваясь спуститься вниз по предательски крутому склону и помочь пассажирам "Лотоса". Затем остановился у края обрыва, так как от выпитого виски у него закружилась голова, а еще потому, что он не увидел на дне пропасти упавшего туда автомобиля. Через снег по дну ущелья, пересекая след, оставленный машиной, бежала какая-то извилистая черная полоса, словно брошенная кем-то сатиновая лента. Глядя на нее, Билл непонимающе хлопал глазами, словно смотрел на картину абстракциониста, пока до него не дошло, что это была река. И в ее черной как смоль воде и исчезла машина. Держась за ограждение, Билл, вглядываясь во тьму, в нерешительности застыл на краю пропасти. Сплошная стена падающего снега полностью скрыла от него огни "Лотоса". Тем не менее он боялся оторвать взгляд от пропасти, чтобы посмотреть на шоссе, не прибыли ли спасатели. Он боялся, что забудет точное место, где в последний раз видел огни "Лотоса", и укажет не то направление. Тусклый черно-белый фон внизу не изобиловал приметными ориентирами. Ветер, заливший лицо, заставлявший слезиться глаза и запорошивший снегом усы, выл так громко, что напрочь заглушил вой сирен приближающихся карет "скорой помощи", пока они не вынырнули из-за поворота. Ночь тотчас наполнилась светом их фар и всплесками красных огней. Выпрямившись, Билл призывно замахал им руками, но глаз от пропасти оторвать не посмел.

Даже быстрее, чем Моника могла надеяться, бурная река прибила их к гряде гладких, отполированных водой камней, торчавших прямо посреди русла, словно ряды полустертых от времени зубов, вклинив ее и Джона в промежуток между двумя из них, достаточно узкий, чтобы прервать их движение. Вокруг них кипела и струилась вода, но защищенная камнями Моника уже не боялась подводных течений, тащивших ее вниз. Тело ее обессилело, и обмягшие, вялые мускулы отказывались повиноваться. Инстинктивно не отпуская Джона, она разумом понимала, что все это бесполезно: он уже давно был утопленником. И не стоило себя убеждать, что он еще жив. Надежда же оживить его с помощью искусственного дыхания таяла с каждой проходящей минутой. Но Моника ни за что не хотела сдаваться. Ледяной холод воды насквозь пронизывал Монику, и вместе с цепенеющей плотью цепенел и ее мозг. Когда она попыталась сосредоточиться, чтобы придумать, каким оразом выбраться на берег, то никак не могла привести в порядок разрозненно мелькавшие в голове мысли. Ее нестерпимо клонило ко сну. Моника понимала, что сонливость - признак гипотермии и дремотное состояние может стать началом более глубокого обморока и в конце концов привести к смерти. Она решила во что бы то ни стало перебороть сонливость - и вдруг поняла, что уже поддалась желанию уснуть и что глаза уже закрылись сами собой.

Страх, как молния, пронзил Монику, влив новые силы в ее обмякшее тело. Часто хлопая ресницами с налипшим на них и уже не таявшим снегом, она поверх головы Джона взглянула на ряды отполированных водой валунов. Берег был всего в нескольких метрах. Если камни располагались недалеко друг от друга, она сможет тащить Джона к берегу, не боясь, что их снесет течением. К этому времени ее зрение достаточно хорошо адаптировалось в темноте, и в гранитном частоколе она заметила брешь шириной примерно в пару метров, которую пробили в камнях столетия беспрерывной работы текущих вод. Брешь находилась на полпути от нее до края берега. Втягиваясь в воронку, черная вода, тускло поблескивая сквозь кружевную шаль льда, убыстряла свой бег и, без сомнения, с огромной силой вырывалась наружу с противоположной стороны. Моника понимала, что была слишком слаба и что ей будет не под силу преодолеть этот мощный поток. Их затянет в воронку и они обязательно погибнут.

В тот момент, когда вновь заманчивой стала мысль прекратить эту бесполезную борьбу против сил враждебно настроенной природы, наверху, на краю пропасти, примерно в ста метрах вверх по течению, она заметила странные огни. Но была настолько сбита с толку, что на какое-то мгновение пульсирующий пурпурный свет показался ей жутким, таинственным и сверхъестественным, словно взору предстало чудодейственное сияние, свидетельствовавшее о зримом присутствии божества. Постепенно до нее дошло, что она смотрела на сигнальные огни полицейских машин или карет "скорой помощи", которые стояли высоко наверху, на шоссе. Вскоре чуть ближе к себе Моника заметила огоньки ручных фонариков. спасатели, видимо, уже спустились вниз по отвесному склону пропасти и были примерно там, где затонула их машина. Моника стала звать их. Но крик ее оказался едва слышным шепотом. Она вновь закричала, но на этот раз явно громче прежнего, но из-за воя ветра они, видимо, не расслышали и этот крик, потому что лучи фонариков продолжали обшаривать реку в том же месте, что и раньше. Вдруг она заметила, что больше не держит голову Джона и его лицо находится под водой. Мгновенно ужас превратился в дикую злобу. Она злилась на водителя грузовика, на себя, на Джона, на реку и пронизывающий холод, но, самое главное, она буквально кипела от ненависти к Богу за жестокость, насилие и несправедливость, которые царили в сотворенном Им мироздании. Злость прибавила ей сил. Сжав пальцы, Моника крепко ухватила Джона за куртку, рывком выдернула его голову из воды и так громко позвала на помощь, что напрочь перекрыла леденящие душу завывания ветра. Лучи фонариков, все как один, повернулись в ее сторону.

Пострадавшие, мужчина и женщина, казались мертвыми. Их лица, вырванные из тьмы лучами фонариков, плыли над темной водой, как белые привидения - полупрозрачные, фантасмагорические, потерянные. Один из спасателей, Ли Фридман, добрался до щели, сквозь которую вода бежала с такой стремительностью, словно ее всасывал гигантский насос. Широкими взмахами загребая воду, он начал пересекать бешеный поток, нахлебавшись при этом такой зверски холодной воды, что у него заломило зубы. Минуту спустя, задыхаясь и дрожа всем телом, Ли добрался до пострадавших. Мужчина был без чувств. Женщина же, наоборот, была в полном сознании. Лица обоих то исчезали, то вновь появлялись в направленных на них лучах фонариков. Оба они были в ужасном состоянии. Кожа на лице женщины стала совершенно белой. Сквозь нее, словно источая внутренний свет, просвечивали кости, обнажая череп. Губы ее стали такими же белыми, как и зубы. Черными оставались только мокрые спутанные волосы и глаза, похожие на запавшие глаза трупа с застывшим в них ужасом смерти. Возраст в данной ситуации определить было невозможно. Трудно было понять, была она уродиной или красавицей. Ясно было только одно: женщина держалась из последних сил и скорее всего только за счет силы воли. "Сначала возьмите моего напарника" - сказала она дрожащим голосом. "У него рана на голове, ему нужна срочная помощь. Да шевелитесь же, черт вас побери !" Ли не обиделся на ее ругань. Он понимал, что злость предназначалась не ему. Она помогала ей держаться.

Когда Монику вытащили из воды, она то теряла сознание, то вновь приходила в себя. В какие-то моменты жизнь казалась ей видеозаписью, которую можно было прокручивать в любом направлении, взад или вперед, от одной картинки к другой, с серо-белыми промежутками между ними. В то время как она, тяжело дыша, лежала у края воды, над ней склонился молодой врач и направил в глаза тонкий лучик света, чтобы проверить, реагируют ли ее зрачки. Он спросил: "Вы меня слышите ?" "Конечно. Где Джон ?" "Вы помните, как вас зовут ?" "Где Джон ? Ему нужно..." "Им уже занимаются. Как вас зовут ?" "Моника Рейс. Я агент ФБР." "Прекрасно. Вам холодно, агент Рейс ?" Вопрос показался неуместным и глупым. Но Моника вдруг сообразила, что уже не мерзнет. Наоборот, она почувствовала, что конечности каким-то странным и не совсем приятным образом стали теплеть. Это был не резкий, болезненный укус ожога. Казалось, ее руки и ноги окунули в какую-то жидкость, которая постепенно разъедала кожу, оголяя кончики нервов. Ей и без подсказки стало ясно, что ее чувствительность к ночному холоду - это признак резкого ухудшения ее физического состояния. "Носилки, быстро..."

Моника почувствовала, как ее подняли и положили на носилки. Затем, как двинулись вдоль берега. Лежа на носилках, она видела только человека, шедшего сзади. Дрожащие огни фонариков не давали возможности хорошо разглядеть его, и в их жутковатом отсвете она могла видеть только контуры лица незнакомца и странный, тревоживший ее блеск его стального взгляда. Бесцветное, как набросок углем, необычайно молчаливое, наполненное движением и тайной, все происходящее вокруг нее и с ней обрело оттенок кошмарного видения. Стоило ей взглянуть назад и вверх на человека без лица, как сердце начинало бешено колотиться. Непоследовательность и противоречивость полубредового состояния увеличивали ее страх и Монике вдруг стало казаться, что она умерла, а едва различимые люди, тащившие ее носилки, вовсе не люди, а перевозчики мертвых, и что они несут ее к лодке, которая должна перевести ее через Стикс в мрачную страну мертвых и обреченных. "Быстрее..."

Привязанную к носилкам, почти в вертикальном положении, невидимые ей люди тянули ее на веревках вверх по усыпанному снегом склону. По обе стороны, по колено увязая в снежных заносах, шли двое сопровождавших ее спасателей. Монику поднимали прямо к красным сигнальным огням. Когда она полностью окунулась в их пурпурное сияние, до ее слуха стали долетать возбужденные голоса спасателей и треск и шуршание полицейских раций. Когда же Моника вдохнула в себя выхлопные газы машин, то поняла, что ее жизнь вне опасности. "Почему я не сдалась реке ? Почему не прекратила борьбу ?" - сама себе удивлялась Моника. Из-за Джона, конечно. Она была нужна ему. В сложившейся ситуации ее уход из жизни означал бы для него неминуемую смерть.

С шумом и треском носилки рывком были подтянуты к краю пропасти и поставлены на землю рядом с ФБР-овской машиной. Над Моникой склонилось знакомое лицо, в глазах которого был неподдельный ужас. "Дана..." "Всё будет хорошо, агент Рейс" - Скалли погладила ее по мокрым волосам и устало улыбнулась. "Джон... Он умер ?" - тихо спросила Моника. "Нет" - ответил врач, вместе с другим спасателем отвязывая веревки от ручек носилок. "Для него, как и для вас, самое худшее уже позади ..."

С полдюжины полицейских машин и карет "скорой помощи" занимали два ряда шоссе. Для двустороннего движения использовался третий ряд. Монику погрузили на каталку с колесиками и, вкатив в ее машину "скорой помощи", закрепили у левой стенки зажимом с пружинной защелкой, чтобы во время движения машины тележка не ездила взад и вперед. Двое медиков вскарабкались вслед за тележкой и закрыли за собой широкую дверцу. Когда они шевелились, их белые нейлоновые штаны и куртки издавали трущиеся свистящие звуки, которые в узком пространстве фургона казались чересчур громкими. Взвизгнув сиреной, "скорая помощь" тронулась в путь. Оба медика обратили свое внимание на Монику. Их имена были нашиты на нагрудных карманах курток: Дэвид О'Малли и Джерри Эпштейн. Удивительным образом совмещая профессиональную отчужденность с заботливым вниманием, они занялись ею, изредка перебрасываясь короткими, сухими медицинскими фразами, но, когда обращались к ней, их тон незамедлительно становился мягким, участливым и ободряющим. Эта двойственность в поведении скорее раздражала, чем успокаивала Монику. Но она была слишком слаба и сбита с толку, чтобы выказывать свое недовольство.

Несмотря на то, что мозг с трудом воспринимал многое из того, о чем они говорили между собой, Моника все же поняла, что страдает от гипотермии, возможно даже от обморожения, и что их беспокоит ее состояние. Замедленный ритм сердца, сбои. Затрудненное и короткое дыхание. Видимо, все же она еще была не так далеко о небытия. В какое-то мгновение в просвете между врачами она заметила Скалли, сидящую на соседней каталке. "Дана," - тихо позвала Моника, удивившись собственному голосу, низкому и похожему на воронье карканье. "Все хорошо, Моника. Успокойся..." - она протянула руку и снова дотронулась до мокрых черных волос. "Джон... Где он ?" "Едет в другой машине. С ним все в порядке. Реанимация дала положительный эффект..." Мысли Моники опять начали путаться. Охватившее было ее чувство тревоги улеглось. Она закрыла глаза. Голоса, доносившиеся сверху, казались ей почти мелодией, такой же убаюкивающей, как колыбельная. Но уснуть не позволяло становившееся все сильнее ощущение острой боли в конечностях и грубые прикосновения врачей, подкладывающих под нее какие-то маленькие, мягкие, как подушечки. предметы. Чем бы они ни были, они излучали тепло в тысячу раз более приятное, чем огонь, сжигавший ее изнутри. Волнами накатывали воспоминания детства, но они были настольки искаженными и странными, что скорее всего она незаметно для себя пересекла границу сознания и бредила наяву. А кошмарные видения были ни чем иным, как причудливой игрой воображения.

Моника видела себя пятилетней девочкой, играющей на углу за домом. Общий фон был ей хорошо знаком, но какое-то незримое, ненавистное присутствие отравляло картину, искажая детали и окрашивая траву в жуткий черный цвет. Еще более черными казались лепестки разнообразных цветов, а на их фоне кровавыми пятнами резко выделялись пурпурные тычинки... Она видела себя, теперь уже семилеткой, на школьной площадке для детских игр, где она была одна, чего в реальности не бывало никогда. Ее окружал привычный мир качелей, лесенок, перекладин и детских горок, отбрасывавших резкие тени в странном, оранжевом закатном свете. И оттого все предметы детских забав выглядели зловеще. Казалось, они вот-вот сдвинутся с места и, скрипя и лязгая, поползут, словно роботы-вампиры, на поиски свежей крови, чтобы смазать свои проржавевшие каркасы...

Время от времени до Моники доносился странный и далекий крик, похожий на вой огромного таинственного животного. В конце концов даже в состоянии полубреда до нее дошло, что звук этот не был галлюцинацией и звучал не издалека, а прямо над головой. И был он не криком зверя, а воем сирены "скорой помощи", сметавшим с дороги и без того редко попадавшиеся им на сплошь засыпанном снегом шоссе автомобили. "Скорая" остановилась намного раньше, чем предполагала Моника. Но, видимо от того, что ее чувство времени, как и все другие чувства, было притуплено. Пока О'Малли отстегивал зажимы на каталке, Эпштейн открыл заднюю дверцу машины. Когда Монику вынесли наружу, она поняла, что они находятся на стоянке автомобилей перед небольшим торговым центром. В этот поздний час стоянка была пуста, если не считать расположившегося на ней огромного вертолета, на котором красовались красный крест и надпись: "ВОЗДУШНАЯ САНИТАРНАЯ СЛУЖБА". Было все также холодно, и по-прежнему выл ветер. До Вашингтона, видимо, было еще очень далеко. Колеса каталки ужасно заскрипели, когда врачи, торопливо, почти бегом повезли ее по голому асфальту к двум ожидавшим их у трапа вертолета мужчинам. Двигатели санитарного вертолета работали вхолостую. Винты медленно вращались.

Моника снова отключилась... Ей девять лет, и она играет со своей собакой Лолой. Игривый лабрадор приносит ей в пасти брошенный ею красный резиновый мячик и кладет у ее ног. Но это уже вовсе не мячик, а бьющееся сердце, за которым тянутся оторванные артерии и вены. Но сердце, оказывается, пульсирует не оттого, что живое, а оттого, что сплошь, снаружи и внутри, облеплено шевелящимся клубком могильных червей и жуков...

Вертолет уже был в воздухе. Сильные встречные ветры делали его полет более похожим на плавание застигнутой в море штормовой погодой лодки. К горлу Моники подступил ком. Над ней со стетоскопом в руке склонился врач, лицо которого было скрыто в тени. Рядом другой врач, склонившись над мертвенно бледным Джоном, кричал в микрофон, ведя переговоры не с пилотом, а скорее всего с коллегой, который находился в той больнице, куда должны были доставить пострадавших. Из-за шума винтов, со свистом рассекавших воздух над их головами, голос его казался тонким, как у подростка. "...Незначительные повреждения черепа, другие опасные раны отсутствуют... Эпинефрин оказался не эффективен, но механический способ оживления дал положительный результат." Реальность слишком ощутимо вторгалась в сознание Моники. Причудливые видения, несмотря на порождаемый ими ужас, казались ей менее страшными, чем то, что происходило наяву. Видимо оттого, что на подсознательном она хоть как-то могла воздействовать на ход событий в своих кошмарах, но была совершенно бессильна влиять на них в реальной жизни.

... Она на выпускном балу, танцует с Джоем Дельвеккио, парнем, с которым она тогда встречалась. Звучит прекрасная музыка. Все еще живы и мир полон надежд и возможностей, которых, увы, нет уже и в помине. Они медленно кружатся и ее переполняют блаженство и счастье. Но когда Моника поднимает голову с плеча Джоя и смотрит вверх, то вместо его лица видит гниющий оскал трупа, желтые зубы, торчащие из-под сморщенных черных губ, струпья отслаивающегося вонючего мяса, налитые кровью выпученные глаза, из которых сочится отвратительная жижа. Она хочет закричать и вырваться из этих объятий, но продолжает танцевать, сознавая, что видит Джоя таким, каким он будет через несколько лет, когда погибнет во время взрыва газа в его доме. Моника чувствует, как смертный холод его тела передается ей. И понимает, что надо бастрее вырваться из его рук, пока холод не захлестнул и ее саму. В отчаянии оглянувшись вокруг, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, Моника видит, что Джой не единственный танцующий мертвец. Вот плывет в объятиях своего кавалера Дэнни Мартинес, уже почти вся разложившаяся, такая, какой станет через восемь лет, когда умрет от отравления кокаином. А вот, кружа свою девушку, проносится мимо Мартин Уинслоу, футбольная звезда школы, который менее чем через год погибнет в автомобильной катастрофе. Его вспухшее лицо пурпурно-красного цвета с зеленым отливом, левая сторона черепа раздроблена - именно таким он будет после аварии...

Моника вся дрожала. Но не из-за пронизывающего ветра, со свистом врывавшегося в приоткрытое окно вертолета. Врач, лицо которого до сих пор оставалось в тени, мерил ей давление. Ее левая, оголенная по локоть рука была вынута из-под одеяла. Рукава свитера и кофточки на ней были обрезаны. Выше локтя ее туго стягивала манжетка тонометра. Моника дрожала так сильно, что врач, очевидно, принял ее дрожь за мышечные конвульсии и поспешно схватил с лотка шприц. Моника оттолкнула его руку. "Я умру..." Убедившись, что это были не конвульсии, он твердо сказал: "Да что вы ! Вы не так плохи, как вам кажется. Все будет в порядке." Откуда ему было знать, что она имела в виду. Моника нетерпеливо перебила его: "Мы все умрем..." Именно эта мысль и была смыслом всех ее видений. Смерть находилась рядом с ней с самого рождения, была постоянным спутником ее жизни, но в ее неизбежность она поверила только сейчас.

До ушей Моники все еще доносились рокот двигателей и свист рассекающих ночной воздух винтов вертолета, но сама она была уже вне его. Ее быстро везли на каталке к большому зданию со множеством освещенных окон. Здание показалось ей очень знакомым, но мысли путались и в действительности ей было совершенно безразлично, куда и зачем ее везут. Впереди, будто сами собой, распахиваются двойные двери, открывая залитым теплым желтым светом пространство с мелькающими в нем силуэтами мужчин и женщин. Ее быстро подкатывают еще ближе к свету, рядом с ней движутся силуэты... длинный коридор... комната, пахнущая спиртом и лекарствами. Силуэты обретают лица, лиц становится все больше... приглушенная торопливая речь... ее хватают чьи-то руки, поднимают, переносят с каталки на кровать... опускают ее голову чуть ниже уровня тела... неясные всхлипывания и мягкие пощелкивания какого-то электронного датчика. Ей же хочется, чтобы все они просто ушли и оставили ее в покое. Просто взяли бы и ушли. И уходя, погасили за собой свет. И оставили бы ее в полной темноте. Монике хотелось тишины, покоя, умиротворения.

... Когда Скалли вошла в палату Моники и приблизилась к постели, то почти ничего не смогла увидеть, так как в комнате не было даже мерцающего зеленого свечения электрокардиографа. Фигура женщины только угадывалась на кровати. "Дана..." "Моника ? Я думала, ты спишь." Скалли опустила боковое ограждение кровати, примостилась на краешке матраца и протянула руку в направлении Моники, полагая, что ее глаза более привыкли к темноте. Моника неуверенно протянула руку в ответ и ее бледные пальцы крепко сжали ладонь Скалли... В соседней палате Джон Доггетт захлебывался в безбрежном море кошмарных сновидений, безсвязных образов, наплывавших один на другой без какой бы то ни было логической последовательности и связи. Огромное чертово колесо, то украшенное праздничными огнями, то без них, сломанное и зловещее, в непроглядной темени дождливой ночи. Деревья, похожие на пугала, с кривыми почерневшими ветвями и содранными с них листьями. Грузовик, развернутый под углом и перегородивший засыпанное снегом шоссе. Тоннель с бетонным дном, уходящим вниз, в пугающую черную неизвестность, заставляющую учащенно биться его сердце. Лежащий навзничь на траве мертвый Люк. Вода: холодная, глубокая, черная, захватившая все пространство вплоть до горизонта, выбраться из которой невозможно...

На следующее утро сонливость Моники как рукой сняло. Все ее тело, каждый мускул и каждая жилочка ныли и болели, и то немногое время, что ей удалось поспать, никак не повлияло на ее вконец истощенный организм. Но она упорно отказывалась принимать снотворное и настаивала на том, чтобы ее немедленно отвезли в палату к Джону. Посоветовавшись с врачом, дежурная сестра повезла ее в кресле-каталке в соседнюю палату. Врач, находившийся в палате, быстро подошел к занавеси, отделявшей кровать Джона от остальной комнаты, и отдернул ее, затем, ухватившись за ручки кресла Моники, подкатил её ближе к напарнику. Из-под одеяла виднелись только одна его рука и лицо. Было заметно, что он еще очень бледен. Сидя в кресле и рассматривая за кроватной решеткой напарника, Моника, заметив у него на лбу окруженную разползшимся во все стороны синяком рану с наложенным на нее швом, почувствовала, что у нее начинает мутиться в голове. Если бы не показания монитора, она бы ни за что не подумала, что он жив. Но он был жив и она ощутила, как в груди у нее стеснило дыхание и к горлу подкатил ком - верные признаки подступивших слез. Такие верные, как молния, предвещавшая близкую грозу. Она не плакала ни тогда, когда "Лотос" сорвался с обрыва в пропасть, ни во время тяжелейших физических и эмоциональных испытаний, которые ей выпало пережить в эту кошмарную, только что прошедшую ночь. Она не гордилась своим стоицизмом. Она просто была такой, какой была.

Стоящая рядом Скалли вытащила из стопки на тумбочке салфетку и протянула Монике. Эта маленькая услуга подействовала на нее так сильно, что она уже больше не могла сдерживать рыдания. "Моника..." От всего, что с ним произошло, у Джона пересохло в горле. Его голос был хрупким и едва слышимым. Моника скорее увидела движение его губ, чем услышала его. Но она была абсолютно уверена, что это было сказано не в бреду, что он обращался именно к ней. Салфеткой она быстро стерла слезы и наклонилась вперед в своем кресле-каталке, коснувшись лбом заградительной стенки кровати. Его глаза были открыты и ясны, и он смотрел прямо на нее. "Моника..." Он нашел в себе силы вытащить из-под одеяла правую руку и протянуть ей. Моника еще больше наклонилась вперед и взяла его руку в свои ладони. Кожа его была сухой. Поверх ссадины на запястье была приклеена тонкая марлевая повязка. Он был еще слишком слаб и его пожатие было едва ощутимым. Но он был теплый и живой. "Не плачь, Моника..." - еле слышно сказал Джон. Моника действительно плакала, а вернее, ревела навзрыд и одновременно улыбалась, чувствуя, как с сердца один за другим слетают железные обручи, сжимавшие его. Она увидела, что Джон тоже улыбается. "Всё в порядке" - хрипло выдавил он из себя. "Самое страшное позади. Всё плохое мы уже пережили... Не плачь, Моника..."